Вечный ПТУшник

( Collapse )
Я с удивлением смотрел на него, старого артиста, придававшего непомерно большое значение таким мелким делам, как завоевание Москвы, связи и разрывы с женщинами. Я был далек от него – я был там, в морозовском особняке на Воздвиженке, где в вестибюле стоит бронзовый леопард, а на хвосте кто-нибудь из пролеткультовцев обязательно делает стойку. Где в лепных мавританских залах, перегороженных фанерой, разворачивают и надраивают морилкой трансформирующийся передвижной шкаф. Где бутафор Зишка Павликов, весь обмазанный бронзой, пьет с Володей Поваровым политуру из старинных пивных кружек. Где репетируется новая, пока не до конца написанная пьеса о еще продолжающейся забастовке английских шахтеров под названием «Деритесь, как черти!».
Музыка

( Collapse )
Спектакль назывался «Обезьяний суд» и в сатирической форме бичевал Соединенные Штаты Америки, где был устроен суд над школьным учителем, осмелившимся преподавать детям эволюцию Дарвина. Это был тот самый сюжет, который послужил основой для превосходного фильма Крамера «Пожнешь бурю». Отличие нашего спектакля от фильма, выпущенного тридцать с лишним лет спустя, в том, что у нас все события были поданы в плане гротеска. Прогрессивного учителя судили не люди, а человекообразные обезьяны. Этим спектаклем мы раз и навсегда заклеймили мир капиталистов и их обезьянью мораль.
Колька Обухов играл председателя суда. В старомодном лапсердаке, согнув ноги и ставя их пальцами внутрь, а руками почти касаясь земли, он залезал на стол, чесал себе ногой подбородок и, взяв в руки библию, повисал на стенках трансформирующегося шкафа. И почему-то при этом лаял.
( Collapse ) Позавчера состоялась генеральная репетиция «Дней Турбиных» в переделанном варианте. Репертком снова запретил спектакль. ЦК разрешил его. Члены реперткома подали в отставку. Два дня шло совещание в Наркомпросе. Спорили до хрипоты. В репертком всякий день приходили люди, бывшие участники гражданской войны, показывали шрамы от ран, возмущались романтизацией белогвардейцев, обелением их, стремлением вызвать жалость к врагам. Были и другие. Они требовали суда над Булгаковым и Станиславским, оскорбившими память революционеров, погибших от «этих самых Турбиных». Были и третьи, и их было большинство. Они ломились на спектакль МХАТа, стояли с утра в очереди за билетами, устраивали овации участникам.
( Collapse ) Актерам много хлопали, они кланялись. Кланялись Маяковский и Мейерхольд. Затем на просцениум вышел Мейерхольд и обратился к зрительному залу:
– Ну как, понравилось?
Зрительный зал хором ответил:
– Спасибо!
Мейерхольд сказал:
– Нужен комсомолу наш театр?
– Очень! – сказал зрительный зал.
– Ну так вот, – сказал Мейерхольд, – мы просим вас сейчас вынести резолюцию и послать Совету Народных Комиссаров о том, что комсомол Красной Пресни требует, чтоб помещение, занимаемое Пролеткультом, было немедленно передано театру Мейерхольда. Вот резолюция.
И Мейерхольд прочитал проект резолюции.
Тут вскочил Володя Лавровский. За ним я. За нами Ниночка Барова. За ней Леня Фридман. И мы стали кричать:
– Провокация! А куда же девать Пролеткульт?!
Мейерхольд закричал:
– Куда угодно!
Тогда я побежал по проходу к сцене и закричал:
– Стыдно, товарищ Мейерхольд, травить родственную организацию!
Мейерхольд взбеленился и закричал:
– Не родственную! Пролеткульт мне не родственная организация!
В этот же миг ко мне подбежал молодой артист театра Мейерхольда Валька Плучек, схватил меня за рубашку и закричал:
– Сюда пробрались пролеткультовцы! Бей их!
И ударил меня и порвал на мне рубашку.
( Collapse )